Шепот моего сердца - Страница 30

И только где-то в глубине души Йен чувствовал, что ему просто очень хочется побыть рядом с ней. Не полчаса и не час в клетушке палаты, а день, два, неделю… в отгороженном от внешней суматохи мирке.

Как это просто — находить оправдания своим желаниям, особенно если другому тоже не хватает смелости разглядеть истинную причину всех вещей.

— А меня отпустили, — объявила ему Карен на следующий день.

Она уже не таясь разговаривала с Йеном при Мишель. Разумеется, Мишель вся их история представлялась в гораздо более романтичном свете, чем Карен. Она-то видела букеты по утрам, а не то, как он на прощание жмет ей руку, как старому товарищу.

— Я рад. Пришлось прибегнуть к угрозам?

— Нет. Наверное, миссис Филлипс решила, что предрождественское время — самое подходящее, чтобы подумать о душе, позаботиться о своем ближнем и все в том же духе. А может, ищет повода, чтобы меня уволить.

— И тебя это очень огорчает?

— Нет, скорее развлекает. Я уже не та, что была неделю назад, — усмехнулась Карен. — Кстати, хорошо, что я вспомнила, сегодня у нас встреча с Амандой.

— Передавай ей от меня привет. И собирай вещи.

— Послушай, а как же мы поедем? Ты же…

— У меня есть другая машина. Не такая презентабельная, но для путешествия сгодится. А если я устану, поведешь ты. Пока-пока.

— Ну пока, — уронила Карен. Нужно будет, пожалуй, проработать в группе страх вождения автомобиля.

Разумеется, Йен пошутил. Пользоваться помощью леди явно было не в его правилах, а садиться за руль, чтобы ехать в такую даль, после недавних событий он опасался — все-таки теперь на нем лежала ответственность за другого человека. В воскресенье утром они сели в поезд, доехали до Сиракьюс, там взяли в прокате темно-зеленый «бьюик», прокатились по городу, потому что как-то так получилось, что Карен там никогда не была, и через три часа добрались до маленького, идиллически маленького дома. Он стоял на берегу озера, и в нескольких метрах от крыльца в темную, неприветливую водную даль уходили мостки. У берега вода была тронута сероватым льдом. Вокруг высились сосны, и Карен показалось, что она попала в другое измерение. Когда Йен открыл перед ней дверь, она не сразу поняла, чего он от нее хочет.

Здесь пахло свежестью, влагой, близостью зимы — в общем, тем, чем должно пахнуть в чистом, безлюдном, далеком от всякой цивилизации месте в конце ноября.

Интересно, Дэннис Льюэн писал здесь пейзажи? Похоже на то. Карен спросила у Йена, но он не знал.

С того момента как экспресс-поезд отошел от платформы нью-йоркского вокзала Гранд-Сентрал, между ними установилась странная неловкость, которую Карен тщательно маскировала под напускной веселостью, а Йен — под непроницаемо-серьезной маской. От этого диссонанс только усиливался. Карен едва не пожалела, что согласилась на эту авантюру. Но делать нечего, она здесь, до ее дома — несколько сотен километров, и на ближайшие пять дней ее единственным компаньоном станет старый добрый судья Йен. Нет, что-то он не похож сегодня на «доброго»…

Карен вздохнула.

— Все в порядке?

— Да, конечно! А что? — Она похлопала ресницами, как это делала миссис Филлипс, чтобы выразить недоумение. — Тут невыразимо хорошо. Даже слов не хватает. Хочется дышать глубоко-глубоко, чтобы холодный воздух — сразу в вены, в кости… Ой, прости, я увлеклась. Смотри, снег пошел!

Даже снег здесь был не такой, как в Нью-Йорке, — чище, белее. Вслед за первыми робкими снежинками закружились другие — крупные, быстрые. Карен запрокинула голову, как в детстве. Белый хаос. Уследить за движением одной-единственной снежинки невозможно, и кажется, что вот-вот тебя накроет с головой, подхватит, поднимет в воздух, и будешь тоже метаться вместе с этими замерзшими в льдинки каплями влаги.

— Пойдем скорее в дом, у тебя уже руки холодные, — сказал Йен. Голос его прозвучал странно, надтреснуто, что ли.

И только несколько мгновений спустя Карен осознала, что взяла его за руку.

— Да, конечно, — смутилась она и ощутила, как по разрумянившейся щеке скользнул его быстрый взгляд.

Потом ей начало казаться, что уже Рождество. Она впервые попала в дом из дерева. Настоящего дерева, а не «деревопродуктов», как презрительно говорил отец. Она и не знала, как восхитительно уютно пахнет древесина, из которой сложены стены дома. Хотелось прижать ладонь к стене и погладить ее, что, впрочем, Карен и сделала.

В доме было много вещей, которые ассоциировались у Карен с уютом — и не ассоциировались с образом строгого Йена. Шкаф со старыми книгами, в основном — европейская классика. Граммофон антикварного вида и пластинки к нему, почему-то сложенные в плетеную корзину. Плед из сшитых между собой пестрых вязаных квадратиков и ковровые подушки на старом диване. Фотографии в простых рамках: горы, бабочка, озеро, наверное, это, только с другого ракурса…

— Йен!

— Да? — Он возился с камином.

— А кто это?

— Ты о ком?

— Женщина с ребенком на фотографии?

Молчание. Тишина. Замер.

Карен обернулась. Он сидел на корточках перед камином спиной к ней и больше всего напоминал узел из стальных тросов. Туго скрученный узел.

Она поняла, что не надо было спрашивать, и испугалась. Страх был иррациональным и глубоким… как тоска. Сердце стиснуло железными пальцами.

— Прости…

Он ничего не ответил.

У Карен было чувство, что ей на плечи положили дубовую дверь и сказали: «Походи, поноси». Вроде бы жить можно, но несчастливо и недолго. Воздух сгустился до такой степени, что казалось — его можно потрогать. И он будет липким и холодным на ощупь.