Шепот моего сердца - Страница 18

«Она, наверное, испугалась, что ты сменишь квартиру, телефон и вообще уедешь с Манхэттена, лишь бы только тебя больше не заставляли делать ничего подобного», — предположил внутренний голос. Проснулся.

Карен вкратце рассказала о вчерашнем вечере, умолчав, естественно, об аварии и встрече в больнице Сент-Луис. То есть вряд ли это очень естественно, но что-то в этой ситуации Карен беспокоило, и она решила, что лучше сохранить эту маленькую тайну для себя. И заодно, пользуясь случаем, спросила, что делать, если внутренний голос ведет себя совсем беспардонно и критикует все происходящее.

— А, как здорово, что ты спросила! — обрадовалась Аманда. — А я была почти уверена, что с тобой нечто подобное происходит, и боялась, что ты не понимаешь, что весь этот негатив — не твой собственный. А раз понимаешь, это уже наполовину решенная задача.

Аманда объяснила ей, что в личности каждого человека действуют так называемые субличности, грубо говоря, стороны его существа, которые в разных ситуациях ведут себя и реагируют на внешние события по-разному. И «внутренний голос», скорее всего, и есть такая субличность, причем критически настроенная к Карен и к миру. Возможно, она родилась из родительских нотаций, возможно, из собственного негативного опыта. Аманда сказала, что в группе можно будет поработать с этим, если для Карен оно представляет проблему.

— Я подумаю, — пообещала Карен.

— Правильно, — согласилась Аманда. — Думать — это хорошо. Особенно хорошо думать о себе и о том, что с тобой происходит. Я верно понимаю, что во вторник ты придешь?

— Конечно. Спасибо за звонок. Пока.

— Пока.

«Теперь я все про тебя знаю», — злорадно сообщила Карен внутреннему голосу.

Он не посчитал нужным ответить.

Карен нашла очки — совсем неподалеку от кровати — и взглянула на себя в зеркало на узкой дверце узкого шкафа. И поняла, что чудеса случаются. В кои-то веки у нее был нормальный цвет лица, который полагается иметь молодой здоровой девушке! Тени под глазами сделались совсем прозрачными. Зато глаза… глаза смотрели живо. Про такой взгляд говорят «с огоньком». Карен усмехнулась. Что ни говори, а общение с мужчиной благоприятно сказывается на состоянии женского организма.

Телефон, успевший каким-то необъяснимым образом скрыться в складках одеяла, разразился новой трелью.

— Алло?

— Здравствуй.

Как удачно, что он ее не видит: щеки и шея неумолимо теплели. Значит, краснели.

— Здравствуй, Йен. Как чувствуешь себя?

— Почти превосходно. — Голос у него действительно звучал очень довольно. — А знаешь, я уже успел выиграть бой!

— Какой? — ужаснулась Карен.

— Правила больницы, видите ли, запрещают пациентам пользоваться телефонами!

— И?

— Ну, как видишь, то есть как слышишь, я тебе звоню. Хотел спросить, как ты. Похмелье?

— Не-а, — рассмеялась Карен. — Это была качественная «дурь».

— Ну тем лучше. А я все-таки повторю, что ты очень забавная, когда… не в себе.

— Рада, что смогла доставить тебе удовольствие, — усмехнулась Карен. Потом поняла, насколько двусмысленно прозвучала последняя реплика, и осеклась.

— Да уж, вчера был просто вечер приключений и удовольствий. Раз уж мне так повезло в жизни, то, пользуясь своим положением больного, спрошу: ты приедешь сегодня? Или у тебя другие планы на выходные?

Он говорил подчеркнуто весело и небрежно, но Карен чувствовала какой-то диссонанс. Вряд ли это его обычная манера, ох вряд ли…

— Ну, скажу честно, планов у меня нет, так что могу и приехать. Тем более что я еще должна тебе цветы.

— Хорошо. Только запомни, я не люблю лилии.

— Мне бы и в голову не пришло дарить тебе лилии, Йен.

— Я жду?

— Жди.

Отбой.

Карен за этим увлекательным разговором даже забыла, что собиралась в душ.

Значит, для него это не было случайное знакомство? И он намерен и дальше с ней общаться?

Карен повалилась на кровать и издала самый счастливый визг, на какой была способна. Правда, в подушку. Чтобы не пугать соседей.

5

Да, он и вправду ненавидел лилии. Особенно белые. И вся их прелесть, вся нежность бархатных лепестков, дурманящая сладость запаха были только поводом для этой ненависти. Мотивом. Тем, что нельзя простить.

Он ненавидел лилии, потому что их любила Кэрол.

Прошло уже так много лет, может быть, даже несколько веков с тех пор, как он окольными путями выяснял, какие цветы у нее любимые, чтобы преподнести ей самый прекрасный букет… Господи, какими же они тогда были юными! Он недавно переехал из Нового Орлеана и работал помощником прокурора в Уголовном суде, а она только заканчивала Академию искусств. Их знакомство было прозаичным: ее подруга встречалась с его другом, и кому-то в голову пришла идея поужинать вчетвером. Правда, в тот момент, когда Йен увидел Кэрол, он напрочь забыл о прозаичности обстановки. И вообще обо всем на свете забыл. У него возникло ощущение, что он слышит восхитительную музыку, которую, кроме него, слышать не может никто.

Хотя нет, Кэрол слышала. Даже сейчас Йен не мог сдержать улыбки, вспоминая об этом. Для нее музыка звучала всегда, жила внутри нее, и Йен то и дело замечал, что она замирает и прислушивается — к той нескончаемой симфонии, что разыгрывается в ее душе. Она частенько жаловалась, что одна скрипка не в состоянии передать всей той гармонии звуков, которая рождается в ней. Вот если бы она одна могла играть за весь оркестр…

Она походила на музыкальный аккорд. Нет, на пьесу. На оперу. А еще — на ожившую картину и на поэму. В общем, на что-то живое, трепетное, прекрасное — и в то же время не до конца принадлежащее физическому миру. У нее были узкие ладони, нечеловечески длинные, как у средневековых Мадонн, пальцы и глаза-вишни под пушистыми ресницами. Густая челка. Когда она улыбалась, у нее на щеках проступали ямочки. И одна бровь была изогнута сильнее, чем другая. Волосы у нее были шоколадно-каштанового оттенка, и Йен только через несколько лет узнал, что она их красила, а на самом деле была брюнеткой.